«Старую норму надо блюсти, но надо понимать, что в
языке все меняется»

В XX веке не очень прилично было лингвистам отвечать на вопрос, почему что-то происходит. Скорее ограничивались ответом «как». Сегодня, мне кажется, это вполне уже респектабельное занятие — пытаться понять, почему язык меняется, какие внешние причины на него воздействуют, какие механизмы приводят к его изменениям.

В последнее время мы почти все погружены в конфликты, и связано это с тем, что мы живем не только в мире, но и в интернете. Если раньше люди могли поругаться на кухне и подраться в подворотне, и об этом больше никто мог не узнать, то сегодня почти все сохраняется. Поскольку поведение человека в интернете похоже скорее на его устное, чем на письменное, то тем самым мы практически изучаем, как человек скандалит, вступает в конфликты в таком вот живом общении.

О граммар-наци

Одна из самых частых фраз, связанных с ловлей кого-то на ошибке, начинается именно так: «Я не граммар-наци, но... за отсутствие мягкого знака в „ться“ я бы расстреливал». То есть «Я не граммар-наци, но в этом месте вы переполнили чашу моего терпения, с вами надо что-то делать».

Когда все перешли на письменную речь, придя в интернет, выяснилось, что степень грамотности всех людей — и образованных, и необразованных — ниже, чем мы рассчитывали. Главное, что мы сами, поскольку общаемся очень быстро и пишем много, не перепроверяем свой текст. Вполне образованные и грамотные люди допускают нелепые ошибки. И есть такая замечательная фраза по этому поводу: «В России 2 беды — «тся» и «ться».

Что делают граммар-наци? Во время диалога они ловят на ошибке собеседника, находящегося на другой стороне. И вместо того, чтобы привести какие-то содержательные аргументы, вместо того, чтобы высказаться по сути дела, они пеняют собеседнику на его ошибку, ловят на чем-то, что в данный момент не интересно, потому что все увлечены разговором. И граммар-наци как правило вызывают отпор.

Было несколько громких скандалов — один из них с певицей Ваенгой, которая на своем сайте написала некую реплику по поводу Pussy Riot и допустила огромное количество ошибок: мечеть написала через «и» и что-то еще. На самом деле, может быть, никто бы и не заметил, но поскольку здесь все-таки была политическая подоплека, то за эти ошибки уцепились ее противники — противники идеологические и политические. Так же ловили известного врача и задавали вопрос: «А может ли врач делать такие ошибки?»

Один из самых смешных скандалов произошел на моей памяти с министром культуры московского правительства, который забыл мягкий знак или, наоборот, поставил лишний. Его тут же поймали интеллигентные люди и потребовали немедленной отставки. Вы понимаете, вопрос, который задал граммар-наци, довольно интересный: можно ли быть хорошим «X» — врачом, министром культуры, — если ты допускаешь такую ошибку?

Все-таки не все так жестко настроены, не все профессии так напрямую зависят от грамотности человека. Очевидно, что если учитель русского языка пишет неграмотно, то это плохой учитель. Но про певицу, кажется, все-таки не так.

можно ли быть хорошим «X» — врачом, министром культуры, — если ты допускаешь такую ошибку?

Когда мы поправляем взрослого человека, то мы не преследуем цель сделать его лучше, а скорее преследуем другую цель — показать, что мы выше его. Он может быть богаче, он может быть даже умнее, он может быть лучшим профессионалом, чем мы. Но он делает ошибку. Вторая причина — попытаться победить в споре, приводя не содержательные аргументы, а орфографические. Эта агрессия граммар-наци привела к тому, что граммар-наци получили усточивый негативный образ, и этот образ сблизился с образом тролля — человека, сознательно разрушающего коммуникацию разными приемами, оскорбительными для собеседника. На это осознание ушло лет 10, а, может, меньше, но в сегодняшнем споре у граммар-наци нет шансов, потому что их грубо посылают.

О стыде за неграмотность

Если мы вспомним наше советское прошлое, советская школа вбивала в нас ощущение стыда за неграмотность. Сделать ошибку было чрезвычайно стыдно. И когда люди стали общаться не устно, а письменно, выяснилось, что стыд мешает общению. И в этой борьбе между стыдом и желанием общаться победило, конечно, желание общаться.

Если мы возьмем противопоставление, в котором участвует язык как высшая культурная ценность и коммуникация — потребность человека, оказывается, что коммуникация важнее, и интернет это доказал. Потому что эпоха сознательного искажения (язык подонков) — эта мода сошла совсем, и сегодня все пишут, как могут. Более того, я знаю вполне образованных людей, занимающихся интеллектуальной деятельностью, например, критиков, которые чудовищно неграмотны. Если в советское время в газете их правил корректор или редактор, то сегодня их нет в интернете, и мы видим вот эту грамотность. Позор? Да нет, не позор. Конечно, нехорошо, лучше надо было учиться в школе, но — бывает.

О плаче по русскому языку и кофе среднего рода

Появился специальный жанр — плач по русскому языку,  когда говорят о порче языка, о деградации языка и, наконец, о гибели языка. У меня это вызывает в ответ серьезное раздражение: как можно говорить о гибели русского языка, если мы посмотрим, сколько человек на нем разговаривает, сколько текстов на нем пишется? Это не просто преувеличение — это очевидное вранье.

В 2009 году начался скандал, когда дополнительно к мужскому роду был разрешен средний род слова «кофе». Разные были высказывания: кто-то говорил, что никогда не выпьет «черное кофе», кто-то вообще откажется от кофе, если оно будет «черное». Кто-то говорил, что надо развести: черный кофе будет хорошим кофе, а черное — дрянь. Любой, даже образованный человек — на этом ловили и Набокова, и Паустовского — в текстах, замечу, не в устной речи, — легко заменит кофе на местоимение «оно». Обращение к жене: «Ты купила кофе? Где оно?» — почти любой человек может сбиться в этом месте.

Очень важны эти точки, которые для нас являются точками грамотности: человек произнес как-то иначе, и мы его сразу можем презирать. Это проверка: «Ихние» он сказал — все, дочь за него не выдам». И это правильно — потому что он другого социального слоя. Но может быть при этом умнее меня, ничто ему не мешает. То же самое происходит и с кофе, хотя вокруг этого кофе другие слова прекрасно переходят из мужского рода в средний. Приведу два примера. Слово «метро»: была газета «Московский метро», и если кто-то вспомнит песню Утесова про извозчика, там к метро применяется местоимение «он». Ну потому что кофе — от «кофий», а метро — от «метрополитен». Ну и что, мы стали хуже оттого, что метро стало среднего рода? Нет. Еще один пример — это слово «евро». Первоначально был один евро, по-видимому, под влиянием доллара, сегодня уже кто-то скажет «одно евро», кто-то «один евро», но опять же это никого не коробит.

Я не призываю образованных людей переходить на средний род «кофе», разумеется, старую норму надо блюсти, но надо понимать, что в языке все меняется. Притом, что изменения происходят, я, конечно, на стороне тех, кто к этому относится мягче и либеральнее. Хотя, понятно, что самые главные пуристы — это писатели, грамотные журналисты, которые держатся за это знание, которых это знание делает выше остальных. Но я должен как лингвист признать, что все равно это неизбежно, что язык будет меняться, и только где-то мы можем искусственно задержать эти изменения как показатель правильной литературной речи.

Есть слова, по которым мы отличаем образованного носителя от необразованного — носителя просторечья. Ну, скажем, слово «мяско». Это слово я скорее не рекомендую, но если кто и произносит, то пожалуйста. А есть слова, которые произносят все, и не надо думать, что страсть к уменьшительности — это свойство нежных женщин, что только они говорят «колбаска», «сырочек», «молочко». Какие-нибудь два огромных мужика все-таки пьют водочку и коньячок. Это свойство русского языка — такое одомашнивание пространства. Это в большей степени свойственно низкой культуре, хотя интеллигенты тоже это используют. Вообще низкая культура всегда более теплая, чем культура высокая.

Ну и борьба со словом «кушать». Кушать может быть подано и кушать можно совершенно нормально в разговоре с ребенком. Но в разговоре взрослых появляются некие оттенки. Слово «граммар-наци» сюда не подходит, я, конечно, толерантно отношусь к чужому языку, но за «кушать» я бы расстреливал.

Эта битва — абсолютно социальна. Битва с чужим — с тем, кто говорит по-русски, но иначе, чем мы.

О разнообразии русских языков

Язык нам раскрывает человека, с которым мы разговариваем. Речь человека сообщает что-то о нем, и это очень важная функция языка. Было бы ужасно, если бы мы все говорили одинаково — пусть очень грамотно, но одинаково. Разнообразие языка — это его сила, а не слабость, как и любой системы. Разнообразие поддерживает язык. Если сейчас всех нас заставить говорить на литературном языке во всех ситуациях — а каждый из нас владеет разными русскими языками и понимает, где какой употребить, в частности, если заставить всех писать смски литературным языком с соблюдением пунктуации, — это будет очень тяжело.

Не надо стремиться к тому, чтобы все говорили одинаково. Хотя, конечно, если мы говорим о стандарте в нашей культуре, в нашем языке, то у нас есть устойчивое представление о том — и я совершенно не стремлюсь его разрушать, — что образованный человек должен владеть литературной нормой. Но, кроме этой нормы, он должен владеть и другими русскими языками и уметь правильно переходить с одного на другой.

Об обращении к незнакомым

В просторечии активно используется слово «мать»: «Мать, садись». Оно, кстати, теплое очень, но не вежливое. Оно требует обращения на «ты». Нельзя сказать: «Мать, садитесь, пожалуйста». Так же как нельзя сказать: «Сударь, пошел отсюда». В русском языке очень много обращений, в том числе и существительных, но в этом месте прокол. Понятно почему — революция ввела замечательное обращение «товарищ». Оно было первой гендерной революцией, потому что большевики сняли противопоставление между мужчиной и женщиной. Оно было удобно: можно было с фамилией и без фамилии, в отличие от «господина» и «сударя»: господин — с фамилией, а сударь — без. Оно было очень хорошее, но оно было идеологизировано. Конечно, интеллигенция, дворянство — все, кого не убили, — не могли использовать это слово. В 70-е годы его использовали уже практически все. Но в перестройку его выкинули, и оказалось, что «господин» и «госпожа» не прожили тот путь, который прошли «месье» и «мадам». Эти слова прошли путь либерализации вместе со страной. А просто взять из 1913 года и начать использовать как ни в чем не бывало — невозможно. Сегодня, если ко мне обращаются «сударь», как-то меня это нервирует. Поэтому эта проблема есть, но мы с ней справляемся: «простите», «как пройти», «извините».